Мама подошла и встала передо мной.

– Нина, нам надо уходить. Прилив не задержится надолго, он же сказал. Мы понятия не имеем, как вернуться на другой берег реки. У нас нет ни карты, мы понятия не имеем, куда идти. Что будет, если мы пойдем пешком? Как мы доберемся до главной дороги?

– Я найду его, – сказала я. Я скрестила руки на груди. – Мам, ты иди. Все нормально. – Она посмотрела на меня, и я тихо сказала: – Я серьезно.

– Ты не можешь оставаться здесь одна, – сказала она, оглядываясь.

Я кивнула.

– Но я пока не могу уехать. Не сейчас, когда мы здесь.

– Мы можем вернуться завтра.

– Я знаю. – Я не хотела говорить, что не верю, что мы найдем дом завтра, что он уже кажется волшебным местом, которое мы не сможем отыскать дважды. – Иди и найди Джошуа. Встретимся позже.

– Дорогая…

– Мам. – Я протянула руку и сжала ее ладони. – Все хорошо, я останусь. Все будет в порядке.

– Как ты можешь так говорить? От этого места у меня мурашки по коже.

– Дай мне минут двадцать. Пожалуйста.

– Вот что я тебе скажу, – сказала она. – Я смотрела на карту Джошуа. По прибрежной тропинке можно дойти до деревни Хелфорд. Та, которую мы пересекли, чтобы добраться до дома, с желудями на доске. Тропинка огибает реку, я видела ее с лодки. Почему бы нам не встретиться в Хелфорде? Я могу попросить Джошуа отвезти меня туда, это его обычный маршрут, а потом он может забрать тебя и привезти нас обратно. Вон тот паб рядом с пристанью. Кажется, он называется «Корабельный герб».

– О, это отличная идея.

– Примерно через час? Если нет, мы вернемся за тобой. Как-нибудь. Дальше посмотрим. – Она обняла меня и посмотрела в лицо. – Я не хочу оставлять тебя, дорогая. Может, я просто сбегаю назад и скажу Джошуа, чтобы он уезжал без нас?

– Мне нужно побыть здесь немного одной, – сказала я, сама не зная почему.

Она кивнула:

– Конечно. Только береги себя, дорогая. Пожалуйста. Здесь что-то неладно.

Я точно знала, что она имеет в виду. Но теперь мне нравилось это странное, дикое чувство, что кто-то наблюдает за нами, что древние камни знают больше, чем мы. Мне нравилось, как спокойно я чувствовала себя здесь, за много миль от улиц и людей в желтых спортивных автомобилях, лондонского темпа, глаз Лиз, лица Себастьяна… Я чувствовала себя здесь хорошо.

Когда она ушла, я вернулась в центральный зал.

– Пока, мам! – закричала я.

Ответа не последовало: мой голос отдавался тяжелым эхом.

Я была здесь одна.

– Ты мой. – Я сказала это вслух, сначала тихо, потом нормальным голосом. – Мой.

Там, во дворе, в центре дома, я огляделась по сторонам и закрыла глаза. В тишине, казалось, вдруг открылась щель в прошлое, и на одно крошечное мгновение это место как будто ожило: я услышала крики слуг, лязг бочек, звуки из кухни, женщин, складывающих белье в огороженном саду позади меня. Треск мяса на вертеле, когда разводят огонь. Ржание лошадей, копошащихся в земле. Детский визг, когда я вернулась во двор и выглянула наружу из большой парадной двери. Пахнет мясом и навозом, свежим бельем, хлебом и сладким элем. Из высоких труб идет дым, мимо бежит собака. Старое, гнилое ореховое дерево во дворе густо усыпано зелеными волокнистыми орехами, лестница отполирована и излучает тепло в предвечернем свете. Лиса и единорог на входной арке гордо сражаются друг с другом.

И я стояла в дверях, протянув руки, разглаживая юбки, готовая приветствовать любого, кто придет сюда, как Нина Парр более трехсот пятидесяти лет назад стояла там, ожидая людей, которые пришли с реки, усталые, грязные, ищущие убежища в самом уединенном доме королевства.

Я снова крикнула: «Я здесь!» Но ничто не пробудилось от сна, как я и ожидала. Обойдя дом и направляясь к огороженному стеной саду, который я увидела через окно, я подняла голову и подпрыгнула. В высокой нише над первым этажом стояла безголовая статуя человека в камзоле и штанах, одна рука на бедре. Кто это? Строитель? Король? Он был моим родственником? Надписи не было, но он был покрыт лишайником, как и большая часть дома. Я лениво подергала дверь часовни в задней части дома, но она не поддалась. Я вернулась к краю стены, где были низкие ворота. Оттуда было видно тропинку, ведущую вниз с холма. Я отодвинула калитку в сторону, она с треском упала на землю, и я прошла сквозь внутренние стены в сад.

Я сразу поняла, что это не дикий лес. Это когда-то был настоящий рай. Высокие стены окружали его, вдали росли деревья, и здесь было на несколько градусов теплее, чем в Хелфорд-Пассаж или на пароме. Послеполуденное солнце било в эту квадратную площадку. В воздухе висел густой аромат: запах роз и жимолости, ползущий по старым стенам сада.

Тогда я едва могла вспомнить их названия. Теперь я знаю. Пальмы, фиговые деревья, бугенвиллеи – все здесь. Желтый, розовый и белый жасмин, его сладкий гнилостный запах наполнял воздух. Хризантемы – не безвкусные синие и малиновые, а брызги мягкого кремового и нежно-розового, а также пурпурная и красная вербена и серо-фиолетовые цветы лаванды всех видов. А посередине сада – путаница зелени, песка и серого с разноцветными пятнами – пурпурные, синие и розовые орлики и снова дикие цветы, маки, маргаритки, нежный горошек, темно-синяя и белая вероника, пышные пурпурные пионы, разноцветные, колышущиеся стебли травы всех цветов радуги. Теперь это была просто пустыня, и в этой пустыне таилось чудо. Там были бабочки.

Тучи бабочек. Танцующие, порхающие, с неповторимыми, необычными узорами. Одна как ярко-зеленая вспышка, другая – темно-пурпурная, некоторые пикировали, некоторые летали зигзагами, некоторые кружили высоко в безоблачном небе. Белые и желто-оранжевые Кругинницы, синие бабочки самого глубокого оттенка, Красные Адмиралы и ясноглазые Павлины, и желто-черные Краеглазки эгерии, стремительные, как феи. Отдыхая на цветах, скользя в сладком вечернем воздухе, сотни, возможно, тысячи из них, беззвучно наполняли скрытый сад красотой столь неожиданной, что мои глаза наполнились слезами. Я вошла в сад, в самую гущу. Я вспомнила вторую фотографию, присланную мне Лиз, чопорное чаепитие, маленькую девочку, которая была моей бабушкой, ее колючее платье. Она сидела здесь со своей бабушкой, а я сейчас была здесь.

Я читала дневники моей прапрабабушки Александры Парр. Я изучала бабочек. Я должна была сделать их делом всей жизни.

Теперь я знаю их, но ничто, ничто никогда не сравнится с тем первым открытием тайны Кипсейка, расстилающейся перед моими глазами: покатый, обширный сад, который очаровывал моих предков на протяжении многих лет, пока не стал их манией. Я знаю о Нине-Живописце и ее бесплодных попытках нарисовать бабочек, запечатлеть их красоту на бумаге, о Руперте Вандале, который разрушил крыло дома, чтобы дать бабочкам больше свободы и пространства, и косвенно разрушил дом так сильно, что тот стал неуклонно умирать. И я знаю об Александре, о ее бесконечной охоте и каталогизации, о ее безжалостных убийствах, о ящиках и коробках, заполненных мертвыми бабочками, где их сияющий цвет остался навсегда. Наконец, я знаю о Безумной Нине, прабабушке Александры. Я знаю, что она принесла в дом и что оно существует до сих пор.